– Больно? – спросил я Андрюшу.
– Нет, – сказал он тем же бесцветным голосом. – А тебе?
– И мне не больно, – сказал я. – Совсем ничего не чувствую.
Мне стало стыдно, захотелось утереть слезы, но я не мог.
Боря сказал:
– Да закройте свои хлебальники уже! Дайте почилить.
Он засмеялся, я все-таки обернулся к нему и увидел, что у Бори нет ни руки, ни ног. К нему не шли никакие трубки, его кушетка была мокрой от крови, а вот пол под ней – совершенно чистым. Кровь, попадавшая на него, исчезала в холодном блеске.
Боря сказал:
– Не смотри на меня!
Я тут же отвернулся, но все-таки я успел запомнить (наверное, навсегда) окровавленные обрубки вместо его рук и ног, его бледное, искаженное страхом лицо, быстро вздымающуюся грудь.
Я запрокинул голову и принялся смотреть в белый потолок.
Теперь я отчетливо ощущал пустоту там, где раньше у меня были руки. Хотя не скажу, что прежде часто осознавал части своего тела, часто понимал, что даже в состоянии покоя они доставляют определенные ощущения.
– Боря? – сказал я. – Тебе не больно?
– Нет!
– Я спросил из-за крови.
– «Отъебись»!
Андрюша сказал:
– Жутко думать, что будет, если мы еще не готовы. В этом смысле тебе, Боря, хорошо.
– Мне «заебись», – сказал Боря.
– Это замечательно, – сказал Андрюша.
А мне любой диалог в этой ситуации казался безумным.
Андрюша сказал:
– Арлен, я ничего не вижу, а шевелиться боюсь, посмотри на мои ноги. Там что-то происходит?
– Я не могу так перевернуться, чтобы увидеть близко.
– Понятно. Боря, – сказал Андрюша. – А почему у тебя трубок нет?
– Потому что я крутой. Могу и кровью истечь.
– У тебя что-нибудь происходит?
– Да.
– Арлен, посмотри!
Я снова повернул голову к нему, но Боря снова сказал:
– Нет, не смотри на меня! Отвернись!
Однако мне показалось, что обрубки Бориных рук и ног стали длиннее, чем были в первый раз, когда я их увидел.
Я сказал:
– А я обещал девочкам все рассказать.
– Не сто́ит, – сказал Боря.
– А мне кажется, надо рассказать, – сказал Андрюша. – Лучше уж пусть они знают. Так они подготовятся к этой мысли.
Я снова задрожал, вспомнив о том, что у меня нет рук. Надо же, такое странное знание, я почти каждую секунду о нем забывал, и каждую секунду оно било меня заново, так же больно и кроваво.
– Как думаете, сколько времени это займет? – спросил Андрюша.
– Да черт его знает, – сказал Боря. – Ну терпи, дрочер.
Он громко засмеялся, его смех в этом озаренном безжалостным светом помещении казался жутким, страшно неуместным, тревожным, крайне абсурдным.
Отсмеявшись, он сказал:
– На самом деле, дрочер, тебе и терпеть-то не надо. Вот отхватили бы тебе руки, как Жданову…
И снова Боря засмеялся, а потом замолчал.
Мы молчали так долго, что я смог слышать наше дыхание: быстрое, шипящее – Борино, быстрое, прерывистое – Андрюшино, быстрое, со слезным присвистом – мое.
Какое же долгое молчание и какое невыносимое, но я не мог его нарушить, сам не знаю почему. Когда меня охватила совсем уж глупая и недостойная паника, Андрюша вдруг сказал:
– А вы помните страшную историю?
– Только этого сейчас не хватало, – сказал Боря.
– Самую глупую, – сказал Андрюша. – Ту, которая никому не нравилась.
– Они у тебя все такие, – сказал Боря.
– Арлен, а ты помнишь?
– А? – спросил я, сознание ускользало и возвращалось, словно море набегало на берег волной.
– Не помнишь, – сказал Андрюша. – Я расскажу. Но это не моя история. Я ее просто слышал.
Боря сказал:
– Вот это пытка. Огонь просто. Огонь и каленое железо.
Но Андрюша не обратил на него никакого внимания. Он стал рассказывать своим монотонным печальным голосом:
– Идут как-то два путешественника. Они шли очень долго, а потом увидели заброшенный дом. Они зашли в этот дом и стали рассматривать вещи. Один видит, там что-то за портьерой спрятано, сдернул портьеру и умер сразу. Другой подошел, посмотрел и тоже умер. Потому что там были космические глаза.
Сначала повисло странное, нервное, натянутое, как струна, молчание, а потом мы все втроем (даже Андрюша) засмеялись.
Я уже упоминал, что я смеюсь редко и сам процесс мне не совсем ясен. Но тут я смеялся до слез и остановиться не мог. Страшилка про космические глаза показалась мне просто уморительной.
Я даже забыл о том, что у меня нет рук, – снова забыл.
Потом зашел Эдуард Андреевич. Он сказал:
– Прошу прощения, срочная операция. Что это вы тут смеетесь, товарищи?
И Андрюша рассказал страшилку про космические глаза и ему. Мы опять начали смеяться, а Эдуард Андреевич посмотрел на нас странно.
Он сказал:
– Теперь вам лучше еще отдохнуть.
Я не хотел, чтобы он меня усыплял. Во-первых, мне было так смешно, а во-вторых, казалось, тогда я совсем потеряю контроль над своим телом, сознанием, я очнусь, а у меня не будет ног, я стану, как Боря, – почти что куклой.
Засыпать было страшно, но я все равно уснул, как только Эдуард Андреевич дал команду через свой браслет.
Когда я очнулся, Боря сидел на краю моей кушетки. Он был в штанах и рубашке, но без красного галстука, рассматривал свою руку.
Я подумал: может, мне приснилось?
Борина рука была точно такая же, как утром, – обычная его рука.
– Я все, Жданов, – сказал он притворно весело.
– Тогда почему ты еще здесь?
– С тобой сижу. Ты же со мной сидел, когда я спал. Приходил ко мне.
Боря чуть склонил голову, наблюдая за движением своих пальцев.
– «Пиздатая» рука?
– Обычная, – сказал я.
– Во.
– Андрюша?
– Он спит еще. Ну и хорошо. У него не так все идет, как у тебя.
– У меня?
– Глянь.
Боря повернул мою голову. Наверное, надо написать, что руки у меня уже отросли до локтей, но я все равно воспринимал их отсутствие, а не присутствие. Для меня это было так: теперь у меня нет рук до локтей. Вернее, правой руки. Я смотрел на свою правую руку. Но с левой, видимо, происходило то же самое.
Моя искалеченная рука вызвала у меня приступ тошноты, но, подавив его, я заставил себя взглянуть на нее еще раз. В мою руку больше не вонзались металлические трубки, однако она не кровоточила. Процессы, происходившие во мне, я заметил не сразу, но когда все-таки увидел их, то меня немедленно охватило странное чувство – я действительно больше не являлся человеком.
Ткани моей израненной руки разрастались очень медленно для глаза, но невероятно быстро по меркам организма. Я видел, как нарастает красная плоть, белая кость, синие вены. Словно художник-пуантилист наносил на картину точку за точкой, но это была не краска, а скопление клеток.
– Растет, – сказал я.
– Ага. Я думал, там будет сначала кость нарастать, потом плоть, потом кожа. А это какой-то первобытный бульон.
– Хаос.
– Ага.
К ужину меня выпустили, мне оставалось восстановить только кончики пальцев. Андрюша все еще спал, и Эдуард Андреевич сказал:
– У него проблемы с регенерацией.
После ужина (никогда я не чувствовал себя таким голодным) мы с Борей вернулись к Андрюше. Девочки просились с нами, но мы их не взяли. Их процедуру перенесли на завтра, и я старательно избегал встречи с девочками, потому что не хотел ничего объяснять.
Андрюша уже не спал. Его ноги восстанавливались медленно, но лицо его не выражало прежней печали, он с интересом рассматривал свои ноги.
Дени Исмаилович долгое время не выгонял нас, но в конце концов сказал, что спать мы должны в своей палате, а Андрюше будет спокойнее, если мы не будем его отвлекать.
Андрюша сказал:
– Все нормально, идите.
У меня сердце разрывалось, и я не хотел его там оставлять.
Когда мы шли к своему корпусу, Дени Исмаилович сказал:
– Ему нужен покой. Завтра он уже выйдет, будьте уверены.
Может быть, Дени Исмаилович и прав, а может быть, просто волнуется за нас.
